В те дни в Киев прискакал Толерант Леопольдович с горсткой приспешников.
Положение его было пиковым. Из Тмутаракани его изгнали, не простив предательства, с ханом Буняком он расплевался. Оставалась одна дорога – идти на поклон к колдуну.
Он сошел с коня у ворот Кремля, и стал умолять стражников, чтобы о нём доложили Гарольду Ланцепупу. После долгих проволочек и унижений, ему, наконец, было дозволено войти в кремлевские палаты.
Гарольд Ланцепуп восседал на великокняжеском престоле в тронном зале, и его змеи, завидев нового аспида, подняли головы и ревниво зашипели на него. Подобострастно кланяясь, лизоблюд приблизился к колдуну, пал перед ним ниц и с благоговением облобызал его сапоги.
Гарольд Ланцепуп пнул ему ногой в морду:
– Чего тебе надобно, собака?
Из глаз холуя потекли слёзы умиления:
– Служить тебе верой и правдой, о, великий царь и господин!
Тонкие губы колдуна изогнула саркастическая усмешка:
– Верой и правдой?
– О, мой владыка! Я стану твоей тенью, твоим самым преданным псом!
Предатель вновь припал к сапогам колдуна, орошая их слезами.
– Ну, ну, – проворчал колдун. – Будет уже... Собака… – он пнул еще разок сапогом в рыло переметчику: – Ишь, целовальник какой!
